Когда мёртвого Нарцисса привели в дом Персефоны, то и тут искал он образ, что пожрали воды Стикса. И мерцающий вкруг Тартар, и незыблемость опалов, превращённая для смеха дочерью Диметры в вздохи бледным мороком крылатым, что упал под адов полог.
Словно льдистою росою муж-Аид гостей чаруя, одарил своим богатством души мёртвых в ночь такую: «Много яда пьют над нами, и глоток отравы каждый превращается в сапфиры и алмазы в царстве нашем».
И кругом валы вставали самой горькой той отравы, чёрным дымчатым агатом под землёй катились волны.
Но всё это для Нарцисса лишь казалось рябью зыбкой. Только вдруг ему подали руки, что бледней тритонов, но в перстнях таких, чьё море ход историй размывало, кубок, полный вином красным.
Изумруды, что кривили глотки мертвецам-соседям, заструились прежним ядом в глазах Кефиса-отца.
Ведь в том кубке, что подали, для Нарцисса отразились его губы в вине мёртвых. Трижды алы он их выпил, и с вином, где они были, опьянел и здесь уснул он, и уснули гости все.
В ночь хмельную мир живых эти души принимает. Кто-то видит себя кошкой, кто медведем, этим снится, что они волков тех стая. И Нарциссу снится: бражный лес ему знакомый, из петлистых нор дремучих, что тянулись из аида, он выходит рыжим лисом – здесь он тело обронил. Душам пьяным снится воля, снится кровь и много мяса. Снится им – они все звери по земле в ночь разбрелись. Но Нарцисс, вкус острый чуя, не пустился с воем к людям, чтоб разматывать под стоны дым кишок в подстилку леса. Словно патоки струями душный искалечив воздух, раз зацветшее тут тело позвало его к себе.
Вкус, недвижимый в подвижном, бражницы и совы вязли в этом воздухе тягучем. И нарцисс к той роще вышел, где ручей смерть ту помнит.
Наконец, он видит тело, обожаемое им же.
Наконец, к нему подходит, отделённый от него.
Наконец, его целует.
Но на празднестве Аида не притронулся ни к маку – мутным голодом он связан. Поздно он, но понимает, что прожорлив не желудок: съедены глаза Кефиса, съедено лицо, в рот вгрызся.
Вот сейчас проснуться надо. Надо под чертог Аида, и для этого к потоку лис идёт и гибнет в водах. А спустя три сотни судеб Афродита, что так щедро жизнь и смерть росою крови Адониса разделила для себя и зверя злого, кабана того смирила, нанизав на цепи в бивнях жемчугов прекрасных капли. Но не знала, что сокрыт в каждом жемчуга сияньи зуб Нарцисса, принесённый тем потоком почернённым.
Пьер и Жиль "Лисица" ("Преступные любовники")
Словно льдистою росою муж-Аид гостей чаруя, одарил своим богатством души мёртвых в ночь такую: «Много яда пьют над нами, и глоток отравы каждый превращается в сапфиры и алмазы в царстве нашем».
И кругом валы вставали самой горькой той отравы, чёрным дымчатым агатом под землёй катились волны.
Но всё это для Нарцисса лишь казалось рябью зыбкой. Только вдруг ему подали руки, что бледней тритонов, но в перстнях таких, чьё море ход историй размывало, кубок, полный вином красным.
Изумруды, что кривили глотки мертвецам-соседям, заструились прежним ядом в глазах Кефиса-отца.
Ведь в том кубке, что подали, для Нарцисса отразились его губы в вине мёртвых. Трижды алы он их выпил, и с вином, где они были, опьянел и здесь уснул он, и уснули гости все.
В ночь хмельную мир живых эти души принимает. Кто-то видит себя кошкой, кто медведем, этим снится, что они волков тех стая. И Нарциссу снится: бражный лес ему знакомый, из петлистых нор дремучих, что тянулись из аида, он выходит рыжим лисом – здесь он тело обронил. Душам пьяным снится воля, снится кровь и много мяса. Снится им – они все звери по земле в ночь разбрелись. Но Нарцисс, вкус острый чуя, не пустился с воем к людям, чтоб разматывать под стоны дым кишок в подстилку леса. Словно патоки струями душный искалечив воздух, раз зацветшее тут тело позвало его к себе.
Вкус, недвижимый в подвижном, бражницы и совы вязли в этом воздухе тягучем. И нарцисс к той роще вышел, где ручей смерть ту помнит.
Наконец, он видит тело, обожаемое им же.
Наконец, к нему подходит, отделённый от него.
Наконец, его целует.
Но на празднестве Аида не притронулся ни к маку – мутным голодом он связан. Поздно он, но понимает, что прожорлив не желудок: съедены глаза Кефиса, съедено лицо, в рот вгрызся.
Вот сейчас проснуться надо. Надо под чертог Аида, и для этого к потоку лис идёт и гибнет в водах. А спустя три сотни судеб Афродита, что так щедро жизнь и смерть росою крови Адониса разделила для себя и зверя злого, кабана того смирила, нанизав на цепи в бивнях жемчугов прекрасных капли. Но не знала, что сокрыт в каждом жемчуга сияньи зуб Нарцисса, принесённый тем потоком почернённым.
Пьер и Жиль "Лисица" ("Преступные любовники")
Пьер и Жиль "Ловец жемчуга"