Нарцисс
Герой берёт из холодильника 3 яйца, разбивает их о край сковородки: из яиц выскальзывают и растекаются по сковороде глаза, один серый и два коричневых. Герой посыпает их солью.
Открывает дверь. Это спальня, Герой сцеживает в стакан фруктовое молоко из одного из свисающих со стен, обрамлённых в багет, выменей. В вене на руке у него можно заметить закрытый катетер.
Герой выходит на сцену, зал полон. Достаёт за один конец из шей артерию, берёт смычёк и начинает играть на натянутом сосуде: зал аплодирует стоя, на сцену летят цветы - похоронные венки.
Герой в центре метамфитеатра анатомички, стоит рядом с лежащим на столе своим телом. Доктор, стоящий тут же, пожимает ему руку, потом руку его телу и, вскрывая скальпелем грудную клетку, сливает в мерную ёмкость мутную с, примесью тины, воду - готовит на ней чай и разливает по кружкам - для себя и для героя. Они, слегка подвинув тело, садятся за оцинкованный стол.
Доктор периодически откладывает вилочку с пирожным, чтобы взять скальпель, выкладывая органы рядом на такие же блюдца, что с пирожными.
Герой заметно нервничает, ему кажется, что доктор что-то делает неправильно, наконец доктору это надоедает:
Бери скальпель
- Вскрывай себя сам!
Эхо
Героиня подняла со стола газету и промокнула помаду на губах, оставив печать утверждения поверх слов «не все иконы одинаково полезны». Она знает, о чём говорит: на репродукции в комнате героини «Схождение в ад» ад расположен в левои нижнем ушлу, так что у неё установлена выделенка для прямой связи с Инферно. Тело героини – жёстко накрахмаленный раскрашенный шёлк. Нутро – шестимерная пустота, в которой она боится заблудиться.
Но ведь там пусто?
Но ведь там шесть измерений.
А вот шёлк может помяться, поэтому она и не делает никаких лишних движений. На заднем сидении в автобусе, тебе не показалось, дракон с золотой кожей. Химические красители не возбуждают его аппетита, поэтому, на заднем сидении в автобусе, успокойся, спящая старуха в очках. В формалине сна запечатлена героиня со своими сёстрами. Все ночи они проводят в котельной, над крышей которой взвивается в тёмное небо дым от сжигаемых ими волос и перьев. А под утро, в час, когда по улицам города, мимо жилых обшарпанных многоэтажек и стеклянных офисных зданий, закрытых ещё магазинов и автостоянок с дремлющими собаками, проносится стон умирающего кита, выходят и, незамеченные ни кем, рисуют на асфальте мелом силуэты людей с огромными распростёртыми крыльями, какие делают на местах преступлений криминалисты.
Эхо говорит только с мертвецами и работодателями.
«У тебя в складочках губ пропавшие экспедиции. Жизнь в человеческом обличье - твёрдая ртуть. Теперь ты в своём естественном состоянии. Как паук, просто выросший из своего экзоскелета трёх измерений. Как тебе сейчас? Не молчи. Ведь теперь этот твой экзоскелет в моём шкафу.
Бог? Я верю только в фей = я верю тебе. Контрольный пакет акций ЗАО БОГ перешёл в мои руки. Небольшой, целлофановый.
Ты начал выбивать подпорки-костыли из-под неба, я закончу. Но ты бросил мне плохой кусок времени, как собаке кусок мяса. Птицы сейчас носят в лапах свои тени, на земле не оставляют. Стая ворон запросто может склевать тень старика, никому не нужны его хлебные крошки. Сады? Всё как есть, всё как надо: никаких тайн, лёд над крышами не тает до самого апреля, в теплицах - камыши. Мёртвую кошку поймать сложнее, чем живую. Нужно расставлять приоритеты.
Ты от скуки сейчас, наверное, работаешь трубочистом в крематории. Но это лучше, чем вычищать тину из дымохода? Не соглашайся, не молчи.
А ведь я поняла, подпорки и так совсем прогнили, ни к чему здесь моя работа».
Эхо рисует героя на зеркале, всего – начиная со скелета, слой за слоем накладывая лессировки сред-сосудов-органов. Он будет как живой, как и прежде как.
Но вот беда, она не может вспомнить лицо.
«Звук шагов, от которого я просыпаюсь, всегда сопровождаем звуком ударов капель о линолеум.
Возьми лицо.
Взял?
Неси.
Уронил?
Наступи.
И пусть веки твои шелестят и скрежещут, а шрамы на щеках сонно моргают, ты даже подмигивать ими научился, весёлый. Я захожусь хохотом, когда ты так делаешь и улыбаешься прорехой в память. Улыбка у тебя красивая, хотя память и немного хищноватая».
Конец.
«Из-под двери идёт свет. Ты слегка искажаешь его, загораживая. Я замерла, чтобы, когда ты войдёшь, устроить тебе сюрприз. Но ты входишь в эту дверь бесконечно, твоё вхождение длится вечность вечностей. Всё это время я неподвижна».
Герой берёт из холодильника 3 яйца, разбивает их о край сковородки: из яиц выскальзывают и растекаются по сковороде глаза, один серый и два коричневых. Герой посыпает их солью.
Открывает дверь. Это спальня, Герой сцеживает в стакан фруктовое молоко из одного из свисающих со стен, обрамлённых в багет, выменей. В вене на руке у него можно заметить закрытый катетер.
Герой выходит на сцену, зал полон. Достаёт за один конец из шей артерию, берёт смычёк и начинает играть на натянутом сосуде: зал аплодирует стоя, на сцену летят цветы - похоронные венки.
Герой в центре метамфитеатра анатомички, стоит рядом с лежащим на столе своим телом. Доктор, стоящий тут же, пожимает ему руку, потом руку его телу и, вскрывая скальпелем грудную клетку, сливает в мерную ёмкость мутную с, примесью тины, воду - готовит на ней чай и разливает по кружкам - для себя и для героя. Они, слегка подвинув тело, садятся за оцинкованный стол.
Доктор периодически откладывает вилочку с пирожным, чтобы взять скальпель, выкладывая органы рядом на такие же блюдца, что с пирожными.
Герой заметно нервничает, ему кажется, что доктор что-то делает неправильно, наконец доктору это надоедает:
Бери скальпель
- Вскрывай себя сам!
Эхо
Героиня подняла со стола газету и промокнула помаду на губах, оставив печать утверждения поверх слов «не все иконы одинаково полезны». Она знает, о чём говорит: на репродукции в комнате героини «Схождение в ад» ад расположен в левои нижнем ушлу, так что у неё установлена выделенка для прямой связи с Инферно. Тело героини – жёстко накрахмаленный раскрашенный шёлк. Нутро – шестимерная пустота, в которой она боится заблудиться.
Но ведь там пусто?
Но ведь там шесть измерений.
А вот шёлк может помяться, поэтому она и не делает никаких лишних движений. На заднем сидении в автобусе, тебе не показалось, дракон с золотой кожей. Химические красители не возбуждают его аппетита, поэтому, на заднем сидении в автобусе, успокойся, спящая старуха в очках. В формалине сна запечатлена героиня со своими сёстрами. Все ночи они проводят в котельной, над крышей которой взвивается в тёмное небо дым от сжигаемых ими волос и перьев. А под утро, в час, когда по улицам города, мимо жилых обшарпанных многоэтажек и стеклянных офисных зданий, закрытых ещё магазинов и автостоянок с дремлющими собаками, проносится стон умирающего кита, выходят и, незамеченные ни кем, рисуют на асфальте мелом силуэты людей с огромными распростёртыми крыльями, какие делают на местах преступлений криминалисты.
Эхо говорит только с мертвецами и работодателями.
«У тебя в складочках губ пропавшие экспедиции. Жизнь в человеческом обличье - твёрдая ртуть. Теперь ты в своём естественном состоянии. Как паук, просто выросший из своего экзоскелета трёх измерений. Как тебе сейчас? Не молчи. Ведь теперь этот твой экзоскелет в моём шкафу.
Бог? Я верю только в фей = я верю тебе. Контрольный пакет акций ЗАО БОГ перешёл в мои руки. Небольшой, целлофановый.
Ты начал выбивать подпорки-костыли из-под неба, я закончу. Но ты бросил мне плохой кусок времени, как собаке кусок мяса. Птицы сейчас носят в лапах свои тени, на земле не оставляют. Стая ворон запросто может склевать тень старика, никому не нужны его хлебные крошки. Сады? Всё как есть, всё как надо: никаких тайн, лёд над крышами не тает до самого апреля, в теплицах - камыши. Мёртвую кошку поймать сложнее, чем живую. Нужно расставлять приоритеты.
Ты от скуки сейчас, наверное, работаешь трубочистом в крематории. Но это лучше, чем вычищать тину из дымохода? Не соглашайся, не молчи.
А ведь я поняла, подпорки и так совсем прогнили, ни к чему здесь моя работа».
Эхо рисует героя на зеркале, всего – начиная со скелета, слой за слоем накладывая лессировки сред-сосудов-органов. Он будет как живой, как и прежде как.
Но вот беда, она не может вспомнить лицо.
«Звук шагов, от которого я просыпаюсь, всегда сопровождаем звуком ударов капель о линолеум.
Возьми лицо.
Взял?
Неси.
Уронил?
Наступи.
И пусть веки твои шелестят и скрежещут, а шрамы на щеках сонно моргают, ты даже подмигивать ими научился, весёлый. Я захожусь хохотом, когда ты так делаешь и улыбаешься прорехой в память. Улыбка у тебя красивая, хотя память и немного хищноватая».
Конец.
«Из-под двери идёт свет. Ты слегка искажаешь его, загораживая. Я замерла, чтобы, когда ты войдёшь, устроить тебе сюрприз. Но ты входишь в эту дверь бесконечно, твоё вхождение длится вечность вечностей. Всё это время я неподвижна».