В раннем детстве я плохо знала своё лицо, я его, точнее, не помнила, и в возрасте до 4-5 лет меня часто накрывали ощущения чужих лиц. Я чувствовала, как моё лицо меняется полностью, превращаясь в другое виденное. Так случайный взгляд на героя случайного фильма, которые смотрели папА или маман, дарил мне лицо героя. Я несколько дней ходила со странным ощущением чужой плоти и чужой мимики, но раз этого никто не замечал, то я решила, что это трансформации детства, обычные феномены детского самоощущения. Пока в один из ярчайших таких дней, когда ко мне пристало новое лицо, бабушка не засмотрелась на меня, долго, сощурив глаза, она теребила мою чёлку, и наконец, широко раскрыв глаза, выдала "ты странно выглядишь, как будто это не ты". Может, только она и могла бы заметить.
Я всегда, сколько себя помню, а помню я себя с 3 лет, знала "тайну" человеческих сношений. Тайну смерти я, наверняка, знала с самого начала: не помню того периода, когда приходилось смущать знакомых родителей рисунками кладбищ, но раз я рисовала трупы до 3 лет, значит, наперекор увещеваниям маман "люди живут вечно", я догадывалась о смерти, и здесь-то берёт начало моя лицемерная весёлость по отношению к ней: зная о лживости её слов, подыгрывать. И разразиться криками, истерикой, обещанием вечной ненависти когда "тайну смерти" больше нельзя было скрывать. Самое приятное, что я распробовала с детства - аперетив ненависти.
Конечно, я грезила кладами, ощущение, по которому я больше всего скучаю: за каждым смертным цветком кроется бессмертный древний клад, страшная тайна в каждом придорожном бугре.
Помню даже, как первый раз напилась. 5 лет, мне налили немного шампанского, а потом все куда-то исчезли, я, пританцовывая, обходила кругом стол, допивая содержимое всех бокалов. И осталась совершенно одна тогда, хотя исчезли все ведь ещё раньше?
Помню бисер, рассыпанный нечаянно по комнате, мы находили его ещё несколько лет подряд после того дня, во время предновогодней уборки. Атавизм в масштабах одного существования: подметая пол, до сих пор всегда вспоминаю наказ лучшей спутницы: "если найдёшь стеклянный шарик (его мы потеряли в один из тех же предновогодних полных духами вечеров), будет очень хорошо!", и надеюсь вернуть.
Цепляюсь памятью за пузырь юбки над поверхностью гнилой воды, за который меня вытащил из затопленного котлована братец. По дороге домой в ботинках хлюпала вода и хрустели раковинки улиток. А те же улитки, собранные изумрудным утром на берегу реки, где пьяный папА со сломанной ногой удил мальков для моего удовольствия? Я запустила их, едва живых, в обрезанную бутылку из под газировки и оставила умирать в ней под деревом в лесу.
Всё оттуда: отражение, не успевающее повернуться в зеркале за тобой, монеты под плинтусом, огороженные щебнем кладбища насекомых, сусальное золото, чавкающая гуашь, растекающаяся акварель, паранойи: ты одна, вокруг ничего нет, пустота, а тебя в ней, в пустоте не имеющей времени и смерти и начала, испытывают. Под кожей матери, если уж она есть, что-то не имеющее к тебе отношения, управляющий рычагами обмана гуманоид.