I
По пустырю, через ручей, взбивая брызги в пену, и опять через траву-пыльцу-мотыльков бежит мальчик, догоняя кого-то, наверное, бегущего впереди, чтобы задеть как при игре в салочки. Наконец, один шаг, сбивающий дыхание, и с криком «баш» мальчик опускает руку на серый угрюмый валун в основании древней матово-гудящей твердыни.
Виктор проснулся. Стараясь отогнать мысли о предстоящем дне, он взглянул на Шарлотту. Виктор приподнял одеяло и посмотрел на её ноги: чуть выше щиколоток видны были разводы от тины, между пальцев высохли нити речной травы, Виктор опустил одеяло и вернул голову на подушку. Шарлотта крепко спала, и, глядя на неё, он заснул вновь.
На варварской площади сгущаются краски пёстрых одежд и воздух. Дюжина чёрных пушек стоит у крепостной стены, как свора собак, выведенных на прогулку стоящими подле них растерянными солдатами. Проходящий мимо старик бросает в жерло пушки, как милостыню, монету, но молодой солдат только передёргивает подбородком, явно без всякого чёткого намерения, хотя эту выходку позволил себе всего только нищий.
Виктор проснулся окончательно, не в силах отогнать на этот раз мысли о предстоящем дне. Та варварская страна осталась где-то позади, где не было ещё даже Шарлотты, хотя сейчас ему трудно было представить, что было такое время. На этом острове, куда он теперь оказался заброшен вместе с другими ненужными, по недоразумению не убитыми на войне, солдатами, немногие, как и он, знали, зачем они здесь. Стрелять им теперь приходилось только друг в друга: расстрел грозил за любую провинность. Вот и сегодня Виктор вместе с ещё одиннадцатью товарищами должен будет привести приговор в исполнение.

II
– Огонь!
Дым рассеялся, приговорённый лежал навзничь глазами к серому валуну в основании башни. Из артерии на его шее бил фонтан. Странный глухой и дикий возглас раскрошил ошмётки тишины, уцелевшие от прозвучавшего залпа ружей.
– Одно ранение!
Фонтан всё ещё бил, когда капитан понял, в чём дело, и с побагровевшим лицом объявил:
– Поля наказать. Это он выдавал патроны. Болван выдал один боевой, вместо одного холостого!
Приговорённый шарил пальцами по земле, загребая под ладонь красивые камушки.

III
Двенадцать солдат держали кружки в левой руке, в правом плече ещё как будто чувствуя отдачу от выстрела.
– Почему только один боевой? Всегда было одиннадцать боевых. Холостой был один.
– Один чёрт, это не мой. Я же всегда мажу. Может, их и два было, но мой зарылся где-нибудь под фундамент.
– Не забывай, это был преступник.
– Да, и он мёртв. Ваши терзания смешны! Когда казнили Поля, на всех был один холостой, и никому и в голову не пришло, что он попался не ему.
– Вот и Шарлотта так говорит, ну подумай, говорит она, насколько больше вероятность сейчас, что у тебя был холостой патрон! И это правда. Но понимаешь, если боевой именно мой?
Точно ли, скажите, точно ли так было не всегда? Только один холостой? Когда происходит что-то неправильное, как сейчас, я перебираю в уме речной жемчуг. Он тоже неправильный, но такой красивый.

IV
Медные пчёлы, бронзовые осы осыпаются оплавленными каплями в едком зное. Солнце выпаривает из воды призраков, и, лишенная памяти всех альвеол, вода каменеет.
Виктор и Шарлотта шли по тропинке возле зелёной реки, отороченной тиной вдоль берега.
– Шарлотта, что если тот патрон был мой? Кажется, я узнал что-то, не знаю пока о чём, после того как капитан приказал «Огонь». Порой, движения в складках губ имеют больше последствий, чем движения в складках земной коры. Это была не казнь, это было убийство. Даже больше и страшнее – это было не убийство, это была смерть. Что живые знают о жизни? Что мёртвые знают о смерти?
– То же, что бабочки знают о полёте. Пауки о паутине. Ничего.
– Но что бабочки знают о паутине, что пауки знают о полёте бабочки? Я думаю, патрон был мой. Хоть ты и знаешь, я никогда специально не целюсь, чтобы не знать наверняка. Но в этот раз я решил прицелиться. То есть я не решал, просто в последнее мгновение выстрелили в шею.
– Может, ещё кто-то выстрелил в шею?
– Я уверен, он мой. Зачем-то же я прицелился.
– Постарайся забыть об этом.
– Шарлотта, видишь эту воду в реке? Мне кажется, во всём мире не осталось невинной воды. Она вся из лёгких мертвецов. Вот и ты, Шарлотта, заполнила мою жизнь подобно тому, как речная вода заполняет лёгкие.

V
– Виктор утонул. Я думаю, утопился.
– С чего бы это? Если уж на то пошло, он мог бы застрелиться, желай он убить себя.
– Ты не видел? После того случая с холостыми патронами он вообще стрелять не мог. Он мне как-то сказал, что даже от дальних залпов испытывает что-то такое, что испытывают в бреду больные дети, не то звук, не то запах, вибрация или гудение, он сказал, что это как если бы кто-то играл законами природы, а твоё тело это вдруг почувствовало.
– А Шарлотта? Бедняжка.
– Он ей, вроде, записку оставил. Но там только бред какой-то был. Я её спросил, что там было, когда в последний раз видел. Какие-то списки: корица, полынь, золото. Словом, бред. Он, видимо, совсем с ума сошёл.
– С ума сошёл. Да только знаешь, записку эту она сама написала, ничего он ей не оставил. Её следователь сегодня допрашивал.

VI
В кабинете следователя было много мух и солнечных бликов, Шарлотта начала:
– Когда Виктора выловили из воды, он был сама невесомость, как воздушный шар...
– Определяющее слово здесь шар...
– Только одежда набрала воды и была тяжела. Его вывалившийся язык был такой сизый, как будто он слизнул небо, лазоревую копоть. Небо свисает теперь серыми потрохами, и на всех нас с них капает.
– А мы открываем рты и радуемся. – Все на этом острове немного помешанные.

VII
Но Шарлотта сказала следователю не всё: «Его раздуло потому, что он проглотил её всю, чтобы мне не осталось: зола, смола, молоко, соль, споры, охристый, золотистый, полынь, мёд. Много зеркал.
Тонкая, из сусального золота, ось, пронзившая моё сознание, – стрелка компаса. Ты – алая, кровоточащая, хоть и не пользуешься уже услугами крови, крайняя точка – Север. Как бы я ни хотела, как я могу не видеть тебя? Не знать о тебе? Не вплетать все мысли в ажурное «ты»? Будет ли мне дело до того, зверь ли ты или убийца, если нежность твоей кожи граничит с безумием? Но ад и пламя его нужны только для того, чтоб в раю было тепло. Я схватила её за подол, но она вырвалась. Я перепутала её с любовью. Я запутала её, она и сама решила, что она любовь. Я испугалась, и снова она стала сама собой. Я выучила её песни. Я перечислила все её цвета. Но я ни разу не сказала слово Смерть».