Да, это всё так, но это ещё не всё.
"Вижу я то, что люблю; но то, что люблю я и вижу, —
Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным.
Чтобы страдал я сильней, меж нами нет страшного моря,
Нет ни дороги, ни гор, ни стен с запертыми вратами.
450 Струйка препятствует нам — и сам он отдаться желает!
Сколько бы раз я уста ни протягивал к водам прозрачным,
Столько же раз он ко мне с поцелуем стремится ответным.
Словно коснешься сейчас… Препятствует любящим малость.
Кто бы ты ни был, — ко мне! Что мучаешь, мальчик бесценный?
455 Милый, уходишь куда? Не таков я красой и годами,
Чтобы меня избегать, и в меня ведь влюбляются нимфы.
Некую ты мне надежду сулишь лицом дружелюбным,
Руки к тебе протяну, и твои — протянуты тоже.
Я улыбаюсь, — и ты; не раз примечал я и слезы,
460 Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном
И, как могу я судить по движениям этих прелестных
Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят.
Он — это я! Понимаю. Меня обмануло обличье!
Страстью горю я к себе, поощряю пылать — и пылаю.
465 Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же?
Все, чего жажду, — со мной. От богатства я стал неимущим.
О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!
Странная воля любви, — чтоб любимое было далеко!
Силы страданье уже отнимает, немного осталось
470 Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем.
Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.
Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней!
Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой»"
Овидий. Метаморфозы.
Тем обладать не могу: заблужденье владеет влюбленным.
Чтобы страдал я сильней, меж нами нет страшного моря,
Нет ни дороги, ни гор, ни стен с запертыми вратами.
450 Струйка препятствует нам — и сам он отдаться желает!
Сколько бы раз я уста ни протягивал к водам прозрачным,
Столько же раз он ко мне с поцелуем стремится ответным.
Словно коснешься сейчас… Препятствует любящим малость.
Кто бы ты ни был, — ко мне! Что мучаешь, мальчик бесценный?
455 Милый, уходишь куда? Не таков я красой и годами,
Чтобы меня избегать, и в меня ведь влюбляются нимфы.
Некую ты мне надежду сулишь лицом дружелюбным,
Руки к тебе протяну, и твои — протянуты тоже.
Я улыбаюсь, — и ты; не раз примечал я и слезы,
460 Ежели плакал я сам; на поклон отвечал ты поклоном
И, как могу я судить по движениям этих прелестных
Губ, произносишь слова, но до слуха они не доходят.
Он — это я! Понимаю. Меня обмануло обличье!
Страстью горю я к себе, поощряю пылать — и пылаю.
465 Что же? Мне зова ли ждать? Иль звать? Но звать мне кого же?
Все, чего жажду, — со мной. От богатства я стал неимущим.
О, если только бы мог я с собственным телом расстаться!
Странная воля любви, — чтоб любимое было далеко!
Силы страданье уже отнимает, немного осталось
470 Времени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем.
Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.
Тот же, кого я избрал, да будет меня долговечней!
Ныне слиянны в одно, с душой умрем мы единой»"
Овидий. Метаморфозы.
Луна, похожая сегодня более всего на древнее воспоминание, отразилась вся. Воспоминание о бесконечном обрушении дворца. Гибель его пущена на поток. Призраки, полнившие некогда жуткие его катакомбы, проплывают по конвейерной ленте, обнажённые, пред нашими неопрятными взорами. Но вдруг наползают и грудятся - в механизм попал цветок.
Красота луны – жуткий, источающий миазмы, сорняк.
И с первым глотком – бесконечность падения – она поражает нас, и мы поражены её спорами.
То глоток ледяной и цветок тот нарцисс.
Смотри в воды неба, плач в бессилии пред рябью облаков, застилающих от тебя бледный лик. Она не отвернётся, но уплывает, насмехаясь над тем, как твоё лицо застилается пред ней рябью времени. Кара более страшная, чем та, что отпущена.
Нет, не горы разделяют нас с ней, не страшное море. Лишь тонкая полоска смерти. Ведь луна в тёмном небе – моё отражение в Стиксе.

Benczúr Gyula, "Нарцисс"
Красота луны – жуткий, источающий миазмы, сорняк.
И с первым глотком – бесконечность падения – она поражает нас, и мы поражены её спорами.
То глоток ледяной и цветок тот нарцисс.
Смотри в воды неба, плач в бессилии пред рябью облаков, застилающих от тебя бледный лик. Она не отвернётся, но уплывает, насмехаясь над тем, как твоё лицо застилается пред ней рябью времени. Кара более страшная, чем та, что отпущена.
Нет, не горы разделяют нас с ней, не страшное море. Лишь тонкая полоска смерти. Ведь луна в тёмном небе – моё отражение в Стиксе.

Benczúr Gyula, "Нарцисс"